Неточные совпадения
Он только оскорблялся ежеминутным и повсюдным разладом действительности с красотой своих идеалов и
страдал за себя и за весь
мир.
«Да, артист не должен пускать корней и привязываться безвозвратно, — мечтал он в забытьи, как в бреду. — Пусть он любит,
страдает, платит все человеческие дани… но пусть никогда не упадет под бременем их, но расторгнет эти узы, встанет бодр, бесстрастен, силен и творит: и пустыню, и каменья, и наполнит их жизнью и покажет людям — как они живут, любят,
страдают, блаженствуют и умирают… Зачем художник послан в
мир!..»
Но Маслова не отвечала своим товаркам, а легла на нары и с уставленными в угол косыми глазами лежала так до вечера. В ней шла мучительная работа. То, что ей сказал Нехлюдов, вызывало ее в тот
мир, в котором она
страдала и из которого ушла, не поняв и возненавидев его. Она теперь потеряла то забвение, в котором жила, а жить с ясной памятью о том, что было, было слишком мучительно. Вечером она опять купила вина и напилась вместе с своими товарками.
Если они на земле тоже ужасно
страдают, то уж, конечно, за отцов своих, наказаны за отцов своих, съевших яблоко, — но ведь это рассуждение из другого
мира, сердцу же человеческому здесь на земле непонятное.
— У нас в вотчине мужичок этой болезнью
страдал, так всю семью по
миру пустил.
Только новое религиозное сознание может осмыслить все, что произошло нового с человеком, может ответить на его недоумение, излечить его от тяжкой болезни дуализма, которой
страдало все христианство в истории и которое передалось
миру, с христианством порвавшему.
Если творение не блаженствует, а
страдает, то в этом виновно само творение, его отпадение от Творца: план страдающего
мира не есть план Творца.
Не
страдать как можно больше, а побеждать радостью и предчувствием блаженства даже самые сильные, самые нестерпимые страдания этого
мира — вот христианский идеал.
Не пугайся этого ничтожного
мира, и ты скоро узнаешь, какое высокое наслаждение
страдать и быть крепким духом».
— Наши дамы давно уже порешили с этим вопросом, и
мир нимало не
пострадал от этого! — продолжал ораторствовать Тебеньков.
Вот: если ваш
мир подобен
миру наших далеких предков, так представьте себе, что однажды в океане вы наткнулись на шестую, седьмую часть света — какую-нибудь Атлантиду, и там — небывалые города-лабиринты, люди, парящие в воздухе без помощи крыльев, или аэро, камни, подымаемые вверх силою взгляда, — словом, такое, что вам не могло бы прийти в голову, даже когда вы
страдаете сноболезнью.
Трудно передать мои ощущения в эту минуту. Я не
страдал; чувство, которое я испытывал, нельзя даже назвать страхом. Я был на том свете. Откуда-то, точно из другого
мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою дробью тревожный топот трех пар детских ног! Но вскоре затих и он. Я был один, точно в гробу, в виду каких-то странных и необъяснимых явлений.
Чуть что-нибудь в простом
мире совершалось не по законам особого, сердце ее возмущалось, она
страдала.
Человек древнего
мира мог считать себя вправе пользоваться благами
мира сего в ущерб другим людям, заставляя их
страдать поколениями, потому что он верил, что люди рождаются разной породы, черной и белой кости, Яфетова и Хамова отродья. Величайшие мудрецы
мира, учители человечества Платон, Аристотель не только оправдывали существование рабов и доказывали законность этого, но даже три века тому назад люди, писавшие о воображаемом обществе будущего, утопии, не могли представить себе его без рабов.
Рабочий нашего времени, если бы даже работа его и была много легче работы древнего раба, если бы он даже добился восьмичасового дня и платы трех долларов за день, не перестанет
страдать, потому что, работая вещи, которыми он не будет пользоваться, работая не для себя по своей охоте, а по нужде, для прихоти вообще роскошествующих и праздных людей и, в частности, для наживы одного богача, владетеля фабрики или завода, он знает, что всё это происходит в
мире, в котором признается не только научное положение о том, что только работа есть богатство, что пользование чужими трудами есть несправедливость, незаконность, казнимая законами, но в
мире, в котором исповедуется учение Христа, по которому мы все братья и достоинство и заслуга человека только в служении ближнему, а не в пользовании им.
Я здоровья, видите, не богатырского и впечатлителен и от всех этаких вещей
страдаю, а здесь особенно много охотников издеваться над вопросами духовного
мира.
— Да вы знаете, — начал он, укладывая в мешок чай и сахар, — то властвованье женщин, от которого
страдает мир, всё это происходит от этого.
Страх есть дело невольное, и, без сомнения, эти несчастные чувствуют нередко то, что я, за грехи мои, однажды в жизни испытал над самим собою; и если ужасные страдания возбуждают в нас не только жалость, но даже некоторый род почтения к страдальцу, то знайте, господа! что трусы народ препочтенный: никто в целом
мире не терпит такой муки и не
страдает, как они.
Татьяна Васильевна, в свою очередь, грустно размышляла: «Итак, вот ты, поэзия, на суд каких людей попадаешь!» Но тут же в утешение себе она припомнила слова своего отца-масона, который часто говаривал ей: «Дух наш посреди земной жизни замкнут, оскорбляем и бесславим!.. Терпи и помни, что им только одним и живет
мир! Всем нужно
страдать и стремиться воздвигнуть новый храм на развалинах старого!»
Вообще говоря, произведения искусства
страдают всеми недостатками, какие могут быть найдены в прекрасном живой действительности; но если искусство вообще не имеет никаких прав на предпочтение природе и жизни, то, быть может, некоторые искусства в частности обладают какими-нибудь особенными преимуществами, ставящими их произведения выше соответствующих явлений живой действительности? быть может даже, то или другое искусство производит нечто, не имеющее себе соответствия в реальном
мире?
Скоро она исчезла из института, а лет через пятнадцать я встретил ее учительницей в одной крымской гимназии, она
страдала туберкулезом и говорила обо всем в
мире с беспощадной злобой человека, оскорбленного жизнью.
Сколько прожил скорбного,
страдал, унывал, лил слез и крови дух человечества, пока отрешил мышление от всего временного и одностороннего и начал понимать себя сознательной сущностью
мира!
Но вскоре раздается громкий голос, говорящий, подобно Юлию Цезарю: «Чего боишься? ты меня везешь!» Этот Цезарь — бесконечный дух, живущий в груди человека; в ту минуту, как отчаяние готово вступить в права свои, он встрепенулся; дух найдется в этом
мире: это его родина, та, к которой он стремился и звуками, и статуями, и песнопениями, по которой
страдал, это Jenseits [потусторонний
мир (нем.).], к которому он рвался из тесной груди; еще шаг — и
мир начинает возвращаться, но он не чужой уже: наука дает на него инвеституру.
Этим пороком
страдал добрейший в
мире человек — Иван Иваныч, учитель истории.
—… А только по всему Покровскому лучший двор. Богобоязненные, трудолюбивые мужики. Старик тридцать лет старостой церковным, ни вина не пьет, ни словом дурным не бранится, в церковь ходит. (Знал приказчик, чем подкупить.) И главное дело, доложу вам, у него сыновей только двое, а то племянники.
Мир указывает, а по-настоящему ему бы надо двойниковый жребий кидать. Другие и от трех сыновей поделились, по своей необстоятельности, а теперь и правы, а эти за свою добродетель должны
пострадать.
Я понял, что для Тимохи не было утешения и в сознании, что он
пострадал за общее дело:
мир оставался
миром, земля землей, грех грехом, его судьба ни в какой связи ни с какими большими делами не состояла…
И ему страстно, до тоски вдруг захотелось в этот другой
мир, чтобы самому работать где-нибудь на заводе или в большой мастерской, говорить с кафедры, сочинять, печатать, шуметь, утомляться,
страдать…
Кузьма Захарьич! ведомо тебе,
Что мы всем
миром посылали к князю
Димитрию Михайловичу в Пурех
Нижегородцев, выборных людей
Из всех чинов, с великим челобитьем.
Князь Дмитрий наше челобитье принял
И приказал сказать всему народу,
Что ради веры
пострадать готов.
У сбора же казны и у раздачи
На жалованье ратным людям денег
Приговорили кланяться тебе
И звать к мирскому делу неотступно.
Поэтому, если святой человек и живет выше народа, народ не чувствует этого. Он находится впереди народа, но народ не
страдает от этого. Поэтому
мир не переставая восхваляет его. Святой человек не спорит ни с кем, никто в
мире не спорит с ним.
Вот это-то и приводит людей к тем соблазнам и суевериям, от которых более всего
страдает мир.
Я считаю себя несчастнейшим существом в
мире хотя бы потому, что родилась не в лезгинском ауле, а под кровлей аристократического европейского дома. Не правда ли, странно —
страдать от того, чему многие завидуют?
В христианстве должно быть придаваемо одинаково серьезное значение как тому, что Христос воплотился, «на земле явися и с человеки поживе»,
пострадал и воскрес, так и тому, что Он вознесся на небо, снова удалился из
мира, сделался для него опять, хотя и не в прежнем смысле, трансцендентен, пребывает на небеси, «седяй одесную Отца» [Господь, после беседования с ними <апостолами>, вознесся на небо и воссел одесную <т. е. справа от> Бога (Мк. 16:19).].
Христос (же) вошел… в самое небо… не для того, чтобы многократно приносить себя, как первосвященник входит каждогодне в святилище с чужою кровию, иначе Ему надлежало бы многократно
страдать от начала
мира.
— Духовного. Мой отец был честный поп. Всегда говорил великим
мира сего правду в глаза и за это много
страдал.
Несчастная сознала наконец, что дни ее изочтены, недолго остается ей
страдать в здешнем
мире.
Проблема теодицеи не разрешима объективирующей мыслью в объективированном миропорядке, она разрешима лишь в экзистенциальном плане, где Бог открывается, как свобода, любовь и жертва, где Он
страдает с человеком и борется с человеком против неправды
мира, против нестерпимых страданий
мира.
Весь
мир людей и животных
страдает и не переставал
страдать.
Как ни старается человек, воспитанный в нашем
мире, с развитыми, преувеличенными похотями личности, признать себя в своем разумном я, он не чувствует в этом я стремления к жизни, которое он чувствует в своей животной личности. Разумное я как будто созерцает жизнь, но не живет само и не имеет влечения к жизни. Разумное я не чувствует стремления к жизни, а животное я должно
страдать, и потому остается одно — избавиться от жизни.
Старший сын царя Иоанна Васильевича — Иоанн — был любимцем отца. Юноша занимался вместе с отцом государственными делами, проявлял в них ум и чуткость к славе России. Во время переговоров о
мире,
страдая за Россию, читая и горесть на лицах бояр, слыша, может быть, и всеобщий ропот, царевич, исполненный благородной ревности, пришел к отцу и потребовал, чтобы он послал его с войском изгнать неприятеля, освободить Псков, восстановить честь России.
Тайна эта — неверие в Бога, неверие в Смысл
мира, во имя которого стоило бы людям
страдать.
Но поистине философия, которая силится отрицать исключительное значение человека в
мире и отвергнуть человека как исключительный источник познания тайны и смысла
мира,
страдает внутренним противоречием и истребляющим ее пороком.
Но ропот и жалобы народа не доходили до королевы
Миры. Охота сменялась охотой, балы — балами. Весело жилось Мире-королеве и не думала, не гадала она, как
страдает ее народ. Спросит сановников королева, как ее подданным живется, — один ответ у ее сановников на устах...
Забудут ли в таком случае русские люди битву Задонскую? Забудут ли, что наше отечество два века
страдало под игом иноплеменных, что государи наши преклоняли колени перед ханами орд монгольских и получали венец царства, как дар их милостей? Забудут ли, что эта битва, знаменитейшая в летописях
мира, есть основание нашей свободы?
1580 год был для России годом тяжелых испытаний — начатая война с Польшей окончилась переговорами о
мире, постыдными для русских людей. Царь
страдал, видя страдания старых бояр и народа. Их недовольство, которое они не смели выразить, раздражало его.
Пусть всякий искренний человек вспомнит хорошенько всю свою жизнь, и он увидит, что никогда, ни одного раза он не
пострадал от исполнения учения Христа; но большинство несчастий его жизни произошли только оттого, что он в противность своему влечению, следовал связывавшему его учению
мира.
А теперь он чувствует, что это не так, что можно
страдать среди всякого зримого счастья; что даже какая-нибудь Неверка в силах разрушить
мир и спокойствие детской души…
Хочешь, мы пойдем к царю и тебя у него отторгуем?» А странник видит это, что сколько он ни учил в сборной стране и
пострадал за нее, а все никакого единогласия в ней нет; покачал головою, воздохнул ко Господу, да и говорит им: «Не умели отстоять, говорит, меня всем
миром, теперь, говорит, мне ваша застоя некстати.
Случайности же страданий — те же, как для тех, так и для других, с тою только разницей, что ученики Христа будут готовы к ним, а ученики
мира все силы души будут употреблять на то, чтобы избежать их, и что ученики Христа,
страдая, будут думать, что их страдания нужны для
мира, а ученики
мира,
страдая, не будут знать, зачем они
страдают.
Они верят учению
мира и только пользуются отговоркой, которой их научила церковь, — что, исполняя учение Христа, надо много
страдать, и потому никогда даже и не пробовали исполнять учение Христа.
Казалось бы, что̀ может быть проще и естественнее того, чтобы, веками
страдая от производимого самими над собою, без всякой для себя пользы, насилия, рабочие люди, в особенности земледельцы, которых в России, да и во всем
мире большинство, поняли наконец, что они
страдают сами от себя, что та земельная собственность неработающих владельцев, от которой они больше всего
страдают, поддерживается ими же самими, в виде стражников, урядников, солдат; что точно так же все подати — и прямые и косвенные — собирают с самих себя они же сами в виде старост, сотских, сборщиков податей и опять же полицейских и солдат.